_____назад_____Сейчас Вы находитесь на странице_____вперёд_____

 

назад на 1 страницу о культуре

 

 

 

==================

на правах рекламы

==================

 

==================

 

 

 

Творчество Ивана Бунина

В своем творчестве, особенно в таких произведениях, как «Деревня», «Господин из Сан-Франциско», «Митина любовь», «Жизнь Арсеньева», Бунин достигает высокой степени художественного совершенства. Его проза свободно льется подобно кристально чистому потоку. Приятно постичь бунинскую художественную «магию» гармонического слияния формы и содержания, раскрытия внутреннего мира человека и всегда по-новому увиденных пейзажей. В этой совершенной гармонии заключена внутренняя динамика, сообщающая какую-то особую неприметную легкость переходов от мыслей к пейзажу, от пейзажа к деталям быта, от быта к обобщениям, размышлениям о себе.

Как и лучшие представители русской литературы, Бунин достигает органической связи пейзажа со всеми другими элементами художественной ткани.

Бунинские картины природы и вещного мира точны и волшебны, как, скажем, гоголевские, но их точность и волшебство принадлежат только Бунину. Бунинская точность слагается из мельчайших, необычайно зорко увиденных деталей, а волшебство у него без «нечистой силы», в него не вплетаются сказочные мотивы. У Пушкина и Гоголя Бунин взял лишь «магическую» формулу удивительного синтеза реалистического и волшебного.

В бунинской живописи органически сплавились тоска по неведомому, поиски иных далей, тревога ожидания. Наряду с чисто живописными приемами автор широко пользуется субъективными ощущениями, и поэтому в его пейзажах звучат то ласковая грусть, то тревога перед могучими силами природы, перед тем, что должно свершиться и над чем не властен человек. Живописуя, Бунин неизменно сплетает свои ощущения с нарисованными картинами.

В цитированном предисловии к однотомнику Бунина Паустовский приводит очень интересные места из записей, сделанных племянником Бунина — Пушешниковым, когда он подолгу гостил у писателя на Капри и вел с ним беседы о творчестве. Бунин говорил, вспоминает Пушешников, что, начиная писать о чем- нибудь, ему, тонкому художнику, прежде всего необходимо было «найти звук». «Как скоро я его нашел, все остальное дается само собой» — утверждал Бунин.

Весьма вероятно, что «звук» был лишь первым толчком, за которым следовало то или иное сочетание звуков, услышанных на лоне природы, будь то песня, игра на музыкальном инструменте. Всем известно, как властно вызывает воспоминания музыка, связанная с ощущениями, впечатлениями, переживаниями прошлого. Но у поэта, художника звуки, несомненно, вызывают более полную и богатую картину.

Звук пробуждал вдохновение, но далеко не всегда являлся некой прелюдией. Картина у него выстраивается логикой движения, ритма самой природы. Это особенно очевидно в картинах, передающих смену погоды, переход от затишья к буре, и наоборот.

Описание бури у Чехова значительно отличается от толстовского и бунинского. Основной художественный элемент у Чехова — звук. Он отказывается от красок, воссоздавая картину в черно-белых тонах. Чехов не касается тех изменений в цвете, которые производят вспышку от «ослепительно-едкого» света. Даже сама вспышка света лишена красок. Чехов не хочет ничего примешивать к звуковой симфонии грозы.

Описание грозы у Толстого покоится на ином принципе. Великий писатель стремится передать быстро изменчивые перепады бури, ее грозное величие в сочетании звука, краски, света и движения. В выборе красок он довольно скуп: «темно-лиловая туча», «лиловый фон тучи», даже вспышки молний даны без красок. И это потому, что Толстой придает огромное значение свету, переменам освещения в бурю. Мы необыкновенно зримо представляем себе, как листья становятся «бело-мутного» цвета. Мы не раз это видели, и в неестественности, обманчивости этого оттенка есть нечто жуткое, мрачное.

Прекрасен у Толстого образ огромной спиральной линии, куда-то возносящейся к небесам, как бы объединяющей небо и землю в неслыханно мощном возмущении, напоминающем о возмездии. Подобный образ завершает описание бури у Бунина. У него точно возникает видение апокалипсиса, необъятности небесных глубин. Но здесь, как и во всем описании грозы, живопись у Бунина гуще. «Свирепый трепет и ужас», «яростный гул», «адский мрак» — таковы эти определения, которые в общей картине бури ничем не диссонируют и как бы смягчаются такими прекрасными находками, как «обломный ливень» (местное слово «обломный» не нуждается в пояснении) или «Гималаями медью блистающие горы облаков».

Видения грозы у Толстого и Бунина близки по общему впечатлению, по использованию художественных элементов. У Толстого: краски, свет, звуки, движения и ритм грозы. То же и у Бунина, а между тем как по-разному использованы у них эти художественные элементы. У Толстого буря одноцветна с эффектом освещения. У Бунина она разноцветна. Тут и «красные сполохи» и «розовые и белые молнии», и «медь облаков», и «раскаленные змеи». Толстой не только говорит о движении грозы, но и подробно передает ее ритм. Он отмечает: «Вдруг задрожала осиновая роща», а затем: «Листья... шумят и вертятся», «...макушки больших берез начинают раскачиваться, и пучки сухой травы летят через дорогу». Толстой особо тщательно воссоздает нарастание бури. Тут и беспокойный полет ласточек, тут и галки, летящие как-то боком с растрепанными крыльями, тут и края кожаного фартука брички, которые начинают биться о кузов. Бунин лее оперирует лишь элементами самой стихии. Бунина волнует страшное и красочное великолепие бури, и он отказывается от дополнительных аксессуаров, сосредоточивая все внимание на красках, звуках и движении самой стихии.

Если исключить очень характерный для Гоголя антропоморфизм, то бунинская гроза наиболее близка гоголевской. Вот несколько строк из «Страшной мести» : «Когда же пойдут горами по небу синие тучи, черный лес шатается до корня, дубы трещат и молния, изламываясь между туч, разом осветит целый мир — страшен тогда Днепр! Водяные холмы гремят, ударяясь о горы, и с блеском и стоном отбегают назад и плачут и заливаются вдали». По силе выражения, сгущенности образов, построению фразы на бунинской панораме грозы заметнее всего влияние Гоголя. При всем разнообразии красок «Вечеров на хуторе близ Диканьки», и в частности «Страшной мести», палитра красок у Бунина в «Жизни Арсеньева» гораздо разнообразнее. Гоголь предпочитает несколько приглушенные тона. В панораме его бури «синие тучи», «черный лес», «серебряная струя».

В отношении цвета, красок Бунин вносит новое, совершенно свое. Он не пошел тут ни за Гоголем, ни за Чеховым, у которого краски еще более темны, чем у Гоголя. Чеховская буря полностью «черно-белая», что и создает в ней единый и сильный контраст, придает особую рельефность. С той же целью рельефности Чехов еще более, чем Гоголь, очеловечивает природу. Вот чеховское небо непосредственно перед бурей: «Этот оборванный, разлохмаченный вид тучи придавал ей какое-то пьяное, озорническое выражение». А в другом месте: «Чернота на небе раскрыла рот и дыхнула белым огнем...» А далее следует своеобразная «загадка», связывающая «колдовски» образы природы и человека.

Чеховский Егорушка видит во время грозы трех громадных великанов с длинными пиками, которых временами освещают молнии. Вначале можно подумать, что мальчик принимает за великанов деревья или же тени от чего-то. Оказывается, что это оптический обман, создаваемый игрой светотени, и за возом идут обыкновенные мужички с железными вилами на плечах. Такие образы и приемы совершенно чужды Бунину. У него сочетание реального с «колдовским» носит иной характер. Его «колдовство» в особой поэтизации родной природы, в поэтизации, навевающей настроения тоски, стремления к одиночеству, склонность к лирическим размышлениям наедине с собой. А все это, вместе взятое, вновь ведет к поэтическим, слагающимся из множества перемен и деталей «волшебным» картинам. Картины природы, созданные Буниным, можно уподобить тем бесконечно разнообразным и всегда новым узорам, которые получаются при вращении калейдоскопа. А разноцветные камешки, располагающиеся в этих узорах,— неисчислимые детали всего сущего в природе, увиденные необычайно обостренным взором художника.

Рассмотренные выше картины грозы у Толстого, Гоголя, Чехова и Бунина существуют, естественно, не изолированно от остального повествования. Они не самодельны и призваны пояснять и дополнять идейноэтическую сторону произведений. Очень интересно сопоставление связей между картинами грозы и чувствами, идеями, которые эти картины призваны художественно дополнить.

У Толстого глава с описанием бури называется «Гроза». Казалось бы, он придает разгулу стихии самостоятельное значение. В действительности же это не так. Гроза еще не успела стихнуть, и в душе подростка не улеглись «тревожные чувства тоски и страха». И вот именно в эти минуты он увидел несчастнейшее существо на свете, некое жалкое подобие человека — нищего-калеку с опухшим лицом, красной культей вместо руки. Это существо поднимается из под моста на кривых дрожащих ногах, протягивает в бричку культю и, крестясь, кланяясь в пояс, просит болезненным голосом милостыню «христа ради».

Что это сопоставление не случайно, что тоска и ужас, вызванные грозой, с определенной целью усугубляются видом нищего, свидетельствует дальнейшее описание. Буря, перед тем как утихнуть, обрушивает на путников последние и самые мощные удары грома, ливень льет как из ведра, а нищий в промокшем до нитки рубище, качаясь от ветра, следит за падением медного гроша, который ему бросили из брички.

Нужно ли говорить о том, что буря в «Отрочестве» подготавливает картину бедствия народного, олицетворенного в горестном обличии нищего-калеки?

У Гоголя панорамы тихого и бурного Днепра постоянно увязываются со всем ходом жизни украинского народа. А за образом буйного в непогоду Днепра следует фраза: «Так убивается старая мать казака, выпроваживая своего сына в войско. Она, рыдая, бежит за ним, хватает его за стремя, ловит удила, и ломает над ним руки, и заливается горючими слезами».

Большая картина грозы в чеховской «Степи» не менее тесно, чем у Гоголя, увязана с жизнью народа, помогает раскрытию характеров крестьян: Дымова, Пантелея, Емельяна, отношений между ними.

Совсем не то у Бунина. После прекрасно разыгранной им симфонии разбушевавшейся природы идут удивительные слова: «На мне, лежавшем на холодных кирпичах и укрытом всеми веретьями и армяками, какие только могли дать мне мужики, нитки живой не осталось через пять минут. Да что мне был этот ад и потоп! Я был уже в полной власти своей новой любви...».

Итак, ни мысли, ни слова о своих односельчанах, батуринских мужиках, которые взяли его к себе на телегу, заботливо укутали. А вниманием юного Арсеньева всецело владеет девочка с «тонким и чистым» личиком, дочь барышни Бибиковой, которую он случайно и мельком увидел в тот день.

Это не следует относить за счет какого-то антидемо-кратизма, особо усилившегося в эмиграции. В первый период творчества, когда им написано немало прекрасных рассказов о народе, и в последний, когда, он е болью вспоминал о потерянной родине, крестьянин оставался для него ее частицей. Все дело в другом, в принципе познания действительности исключительно через сугубо личное, через лирику чувств и ощущений одинокого человека.

Испытав счастливые часы в жизни, герои Бунина приходят к этому состоянию одиночества, тоски, воспоминаний. И может ли быть иначе для людей, которые, с точки зрения Бунина, живут в мире неуютном и несовершенном или же выключены из борьбы и настолько утратили надежду на обновление жизни, что создают вымышленный мир «для себя» или же находят другого одинокого человека, чтобы вкусить с ним эфемерное счастье, потому что они знают, сколь оно кратковременно, что жизнь прожита в бесплодных исканиях того счастья, которого нет и не может быть.

И мы все же проходим мимо обобщений этого грустного, не верящего в торжество добра мыслителя. Мы охотно прощаем ему это, так как сам он творит прекрасное, доброе, вечное. Ведь человек у Бунина не плох, а растерян перед жизнью. А его предчувствие достижения им счастья в наше время великих перемен воспринимается как вклад в обновление жизни.

Писатель отдает нам свой прекрасный талант, творя то прекрасное, без которого не может быть эстетически воспитан новый человек наших дней.

По музыкальности рассказы Бунина стоят рядом с гениями русской литературы. В ней есть та особая плавность, та неповторимая тональность теплоты и доверительного расположения к читателю, которые утверждают — это написано Буниным, а не кем-нибудь другим, и написано для того, чтобы человек смог глубже познать самого себя, соприкоснуться с прекрасным в жизни.

Ритмическая организованность бунинской прозы — явление особое. Это не та ритмика, которая создает назойливый пафос, визгливо повышающийся тон, ритмические периоды в сближении с белым стихом. Бунинская проза льется плавно, чуть замедленно, и это ее качество, в сочетании с кажущейся простотой, а в самом деле филигранной отточенностью каждой фразы, создает нежно-убаюкивающее звучание.

Бунин в одинаковой мере принимает как художественное творчество, так и религию Толстого.

Любовь Бунина к Толстому объединяет его с Чеховым. Говоря о творчестве Чехова, Бунин также выделяет жизнелюбивое, нравственное начало. Вместе с тем он глубоко ценит в писательском и человеческом облике Чехова его непримиримую вражду к фальши, литературщине, позерству.

В лучшую пору своего творчества, связанную с участием в горьковском «Знании» и дружбой с Горьким, Бунин высоко оценивал творчество и литературно-общественную деятельность пролетарского писателя. В эти годы они часто встречаются, переписываются, высказывают друг другу взаимное уважение и одобрение. Так, в письме Горькому, находившемуся тогда в Италии, Бунин писал в 1911 году: «Захотелось на Капри страшно, слова Ваши, золотое сердце Ваше растрогало до щипания в глазах. Ах, дорогой, очень люблю я и чту Вас!» Будучи на Капри у Горького, Бунин откровенно делился своими взглядами на современную литературу, и очень многое в этих взглядах сближало его с Горьким. Созвучие литературно-критических позиций характерно и для их печатных выступлений. Цитированную выше речь Бунина можно сопоставить со статьями Горького, направленными против модернистской литературы «Разрушение личности», «О современности», «О цинизме».

Однако после Октябрьской революции, когда писатели оказались по разные стороны баррикад, Бунин изменил свое отношение к Горькому и даже бросил тень на свои прошлые взаимоотношения с ним. Так, в его «завещании», написанном в 1942 году, сказано: «Я писал письма почти всегда дурно, небрежно, наспех, и не всегда в соответствии с тем, что я чувствовал,— в силу разных обстоятельств. (Один из многих примеров — письма к Горькому...)».

Бунин задним числом охаивает своих коллег по «Знанию» — писателей демократического направления, а Куприна, некогда близкого друга, упрекает в том, что ему якобы присущи «дешевая идейность, желание не отстать от духа своего времени в смысле обличительства и гражданского благородства». В своих «Воспоминаниях» он в мрачном свете представляет русскую демократическую литературу предреволюционных лет. В свете новой позиции Бунин пересматривает свои старые взгляды, и только его отношение к декадентам осталось неизменным.

С особенным сарказмом Бунин в эмигрантские годы отзывался о писателях, перешедших рубеж революции и принявших ее,— о Маяковском, Блоке, Есенине, Алексее Толстом. В мемуарном очерке «Третий Толстой» он с раздражением, без всякого подобия объективности, «вспоминает» о Толстом, как бы мстя ему за решительный разрыв с эмиграцией и активное участие в жизни Советской страны.

Лишь в годы второй мировой войны наметилась эволюция в позиции Бунина по отношению к советской литературе. Он с похвалой отзывался о творчестве ряда советских писателей. Изменилось и его отношение к СССР — он сочувствовал Советской Армии, боровшейся с фашизмом; а незадолго до смерти стал советским гражданином.

Бунин умер в день тридцать шестой годовщины Октябрьской революции, в ночь под 8 ноября 1953 года.

«Недостало сил, уже будучи советским гражданином, вернуться домой Ивану Бунину — русскому классику рубежа двух столетий, который оставался реалистом и в прозе той поры, когда господствовала мода на декаданс. Не следует, по моему мнению, отчуждать Бунина от истории русской литературы, и все ценное из его творчества должно принадлежать читателю».

В этих словах Федина воздается должное замечательному русскому писателю лауреату Нобелевской премии Ивану Алексеевичу Бунину.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

------- --
 
Плохое развернись к хозяину вернись
Хорошее останься и сохранись

_____назад_____вперёд_____
Данилёнок В.Е.